Современные боевые действия и появление дронов сильно изменили работу военных медиков — им стало сложнее добираться до раненых. Группа эвакуации может транспортировать пострадавших из-под обстрелов до недели. Как и других военнослужащих, медиков преследует ПТСР, а некоторые признаются, что после возвращения из зоны СВО им сложно без адреналина.

«Лента.ру» поговорила с боевыми медиками и узнала, с чем они сталкиваются во время боевых действий, какие ранения получают бойцы и что нужно знать, чтобы повысить шансы на выживание.

«Боец должен видеть, что помощь пришла и все наладится»

Позывной Мур, доброволец отряда «Русь»:

На СВО я попал в июле 2023 года. Сейчас служу уже третий контракт. В гражданской жизни моя связь с медициной была только в том смысле, что моя бывшая супруга работает хирургом. А я на гражданке чинил мотоциклы.

Я всегда хотел в армию, но у меня категория «В» — ограниченно годен к военной службе. Гештальт был не закрыт, поэтому понеслось: развелся, туда-сюда, и в итоге очутился здесь. Нужно было перезагрузиться. Получилось отчасти. Решаем одни проблемы, приобретаем новые, так что все нормально.

Медиком назначили на полигоне. Были занятия по тактической медицине, показывали тампонаду раны — это когда накладывают жгут на открытую рану, где поврежден сосуд. Чтобы избежать ампутации, берется бинт, который плотно заталкивается в рану.
Мы практиковались на тренажере, инструктор посмотрел и говорит: «Попробуй». Я ответил, что не знаю, как отреагирую, если что-то подобное придется делать на живом человеке — может быть, упаду в обморок. Он заверил, что все будет нормально.

Я выхожу с штурмовиками. Мои обязанности — оказать помощь 300, если это необходимо, стабилизировать и продержать в стабильном состоянии до момента эвакуации. Если кратко, то наложить жгут, забинтовать, сделать обезболивающий укол и отправить дальше в стационар. С эвакуацией сложно, так как небо «грязное» — очень много дронов. Иногда процесс может затянуться до недели.

Первый опыт оказания первой помощи был страшный. Довольно опытный боец ткнул палкой неразорвавшееся взрывное устройство, которое лежало на земле долгое время. Оно взорвалось. Ему оторвало обе руки по локоть, левую ногу по колено, а правую можно было узлом завязывать. Еще и глаза выбило

По сути все, что мы могли сделать, — это успокаивать его, говорить, что все будет хорошо. Это одна из самых важных задач медика — дать трехсотому уверенность в том, что все будет хорошо. Когда бойцы получают первое ранение, многим кажется, что они умрут. Спокойствие важно даже с точки зрения физиологии: у человека сильное кровотечение, сердце начинает биться сильнее из-за стресса — и кровь течет быстрее. Самому в этот момент очень важно сохранять уверенный и спокойный вид. Даже если делаешь полную чушь — делай ее с уверенным лицом. Боец должен видеть, что помощь пришла и все наладится.

Но тому бойцу мы, к сожалению, помочь уже не могли, и это были самые долгие 20 минут в моей жизни. На следующий день он скончался.

Важно отметить, что на протяжении всей эвакуации необходимо поддерживать бойца в сознании. К счастью, у нас 80 процентов — это легкие осколочные ранения. И если человек сразу не умер, то, скорее всего, все будет нормально.

Был еще такой случай. Вез довольно пожилого солдата, ему вкололи обезболивающее, он начал закрывать глаза. Я держал его за руку, пытался привести в чувство. Вдруг в 20 метрах неподалеку прилетел снаряд. Дедушка вдруг очнулся и спросил, что случилось. Я говорю: «Не бойся, это наши». Сам, конечно же, понимаю, что не наши. После этого он не сомкнул глаз.

Боязно было, когда вез командира с учебного полигона. Одно дело — незнакомый боец, а тут месяц пили из одной кружки, считай. И когда он приезжает с ранением, а ты видишь, что там все достаточно серьезно, то становится несколько волнительно. Но я ему сразу сказал: «Ты можешь крыть меня матом».

Ситуация была достаточно сложная: осколок зашел через шею и пробил легкое. Мы сначала даже не поняли, потом измерили сатурацию и поняли, что она в районе 70. То есть буквально полчаса — и он бы отъехал. Положил его на бок, а ему же больно. Еще и дорога к тому же военная — вся в минах, распахана. Всю дорогу матом он меня в итоге и крыл. Но с ним все сейчас хорошо.

Со временем неизбежно начинаешь выгорать. Не то чтобы становится все равно, но чувство на грани. Иначе сам сойдешь с ума. Иногда вспоминаешь, что было полгода-год назад. Такое впечатление, что смотрел кино. У психологов это вроде диссоциацией называется.

Я из Санкт-Петербурга, там была программа реабилитации. Обратился за помощью после второго контракта, две недели стационара. Психолог тоже посмотрела, сказала, что признаков ПТСР пока нет. Временами накрывает, но не смертельно. Иногда пробухаться пару дней тоже помогает. Но не больше.

На фронте в приоритете всегда самопомощь. Столько «птиц», как сейчас, не было еще никогда. Просто филиал Шереметьево. Именно поэтому всегда работаем малыми группами, по два-три человека. Если кто-то 300, то он должен сам уметь оказать себе первую помощь. То же самое касается бойцов, которые находятся с ним рядом. Проблема в том, что медик частенько даже просто не может к ним подойти. Несколько сотен метров можно порой преодолевать два дня

После прошлого контракта были мысли не идти на третий. Устроился работать инструктором по тактической медицине, но потом понял, что это не мое. Ты вроде понимаешь, что на гражданке все нормально, но ничего не происходит — день сурка. Как будто еда недосолена. Конечно, тут бывают дни, когда думаешь, что ну его. Но и романтики тоже много.

Одним словом, здесь каждый добирает то, чего ему в мирной жизни не хватало. А что это конкретно — он иногда даже сам не может сказать. Мы не живем здесь в комфорте, но сама атмосфера очень ценна. И когда прилетает «Баба-яга», сбрасывает что-то, все как-то сначала испугались — потом поржали. Это сложно объяснить. С одной стороны, вас чуть с землей не смешали, а с другой — стоите, смеетесь и друг на друга пальцами показываете.

Самый позитивный момент в службе — это когда едешь на дембель домой. Там прямо аж до слез. Ты понимаешь, что тебя сто процентов в ближайшее время не прибьют. Я обычно просто лежу, туплю и перезагружаюсь. Покупаю билет на верхнюю полку, чтобы никто не трогал и я никому не мешал. Я интроверт, поэтому с соседями, как правило, особо не общаюсь, пара фраз — и все.

У меня нет предубеждений по поводу гражданских -- да, конечно, я понимаю, что словами не объяснить все пережитое, это надо пропустить через себя. Но далеко не всем людям это нужно в жизни. Есть куча профессий и занятий, и ни одна из них не лучше и не хуже другой. Каждому свое -- вот и все

На окончание контракта есть некоторые планы, но они неопределенные. Скажу так — блюдо надо доесть до конца, чтобы больше не хотелось. И я жду момента, когда пойму, что наконец-то навоевался. Тогда в мае я думал, что он наступил, но к октябрю понял, что ошибался.

Близкие поддерживают. Рады не были, конечно, но сейчас уже поняли, что горбатого могила исправит. Пытались отговаривать, но это было бессмысленно.

Мировоззрение на боевых действиях поменялось, конечно, но не так чтобы глобально. Тут все на уровне ощущений. Это сложно объяснить. Когда заезжаешь на передок, кожей ощущаешь, что реальность другая. Знаете, когда наступает гроза, воздух наэлектризован. Там то же самое, только ощущения менее приятные. Фоновая тревога всегда есть. Все, что летает и валяется под ногами, старается тебя убить.

Морально подготовиться к выезду, если ты там ни разу не был, невозможно. Кто-то выдерживает, кто-то нет, и понять это можно только там.

Помню, на соседней позиции затрехсотило бойца. Так получилось, что связь устойчивая есть не всегда. А это были наши союзники. Соответственно, надо оказать помощь, осмотреть. Час ночи. Тьма тьмущая. Я выполз из блиндажа. Для понимания: позиции ВСУ были в 200 метрах. Пацаны сказали: «Бежать нужно туда» — и показали в сторону. Ладно, окей. Побежал, осмотрел. Там было осколочное ранение, обработал, перемотал. Ну и к себе побежал. Но меня спалили, рядом снаряд прилетел в метрах пяти. Соответственно, я ускорился. А потом понял, что плохо понимаю, где я есть. Мне стало страшно: темно, я один, вокруг одни пеньки в лесу. Если спалят, осталось жить недолго. В итоге как-то выбрался к своим, но случай не самый приятный.

«По группе эвакуации начинает работать все, что можно»

Позывной Док, доброволец отряда «Русь»:

Я работаю медиком с 1989 года. Официально на пенсии с 2010 года, на СВО попал с самого начала в 2022 году — пришел не ради денег, а по состоянию души. Все мы когда-то будем отчитываться перед кем-то. Значит, у меня будет аргумент, что я не лежал на диване.

У нас специальная медицинская группа, которая чуть-чуть находится на оттяжке от штурмов. То есть раненый боец должен оказать себе самопомощь, затем он доходит до медработников, они оказывают профессиональную помощь и отправляют на пункт стабилизации. Оттуда раненых уже увозят в госпиталь.

Ранения бывают всякие. Когда тяжелое — офигевают, наверное, все. Тут просто надо взять себя в руки, включить трезвый и холодный ум и делать свою работу грамотно.

Если говорить об обычных болезнях, то бойцы на фронте болеют тем же, что и обычные люди. Только тут факторов для заболеваний больше: зимой велик риск переохлаждения, летом нагреваются больше и много случаев обезвоживания. Воды-то нет.

Был случай, когда мы эвакуировали раненого бойца, у которого был отрыв руки. Он испытывал сильную боль, поэтому в ходе эвакуации развязал жгут и терял кровь. Мы отвлекли его, дали в лоб и заново наложили жгут. Все-таки эвакуировать его удалось, он остался в живых. Но если бы в лоб не дали, он, наверное, не выжил бы. На ***** [боевых действиях] кто кого уговаривает — здесь все методы хороши.

Здесь постоянно свистит, летит, взрывается. Кто-то все время пытается тебя убить, а ты пытаешься убежать и вдобавок эвакуировать раненого. Когда группу эвакуации замечает другая сторона, по ним начинает работать все, что можно. Это цель номер один у противника, так как людей много и передвигаются они медленно.

Однажды на херсонском направлении у бойца было очень тяжелое ранение. Грудная клетка была полностью вскрыта, мягкие ткани полностью отделены от костей. Мы тащили его втроем, был сильнейший обстрел. В итоге все обошлось -- сейчас он жив и здоров. Думаю, что если бы мы его бросили, то его просто убили бы, потому что он был не в состоянии двигаться. ***** [боевые действия] -- это такое дело, слабых не любит

Летом через руки, бывало, проходили по 60 человек. Здесь, в «Руси», мы каждого человека отслеживаем: куда и в какой госпиталь кто идет.

Когда ребята попадают на ***** [фронт], их романтизм быстро улетучивается. А наше дело — их правильно обучить, посоветовать что-то. Есть три фактора, которые важны в боевых действиях: везение, подготовка и холодное состояние духа. Если человек не слаб, подготовлен и замотивирован, то все будет хорошо.

Я считаю себя верующим человеком, веровать стал именно на ***** [боевых действиях]. На херсонском направлении было такое, что я работал с раненым — и прилетел снаряд, который приземлился прямо рядом со мной. Все думали, что нас убило, а мы остались живы. Вот после этого я уверовал.

Я могу сказать, что на боевых действиях неверующих вообще нет. Потому что когда страшно и плохо — к кому приходят люди? Правильно, к Богу. И те, кто говорят, что они ничего не боятся, на самом деле обманывают. С одной стороны, конечно, молодцы, что виду не подают. Но страшно бывает всем. Помню, был боец, который очень переживал и плакал. Но мы с ним все обговорили, привели его в чувство, и сейчас все в порядке.

Мы учим бойцов, чтобы они сами могли оказать себе помощь, не вытекли до того, как доберутся до медиков., которые всегда находятся чуть-чуть на оттяжке.

***** [боевые действия] меняется. Раньше машина подъезжала к ЛБС, грузила раненого и уезжала. Сейчас из-за большого количества дронов такого больше нет, приходится менять траекторию пути.

Медики, конечно, немного циники, без этого нельзя. К примеру, я знаю, что раненому будет больно, но я же не буду проявлять какие-либо эмоции. И эта боль во благо, получается.

Близкие дома меня очень поддерживают. Если тыл не защищен, то боец не будет думать о том, как ему выполнять задачи, как выжить. Он будет думать только о том, почему дома все неспокойно.

У медиков есть свой специфический юмор. Например, есть такая шутка: если мы плохо сработаем -- то морг, что означает «место окончательной регистрации граждан»

Смерть — это физиологический процесс, без нее никак не обойтись. Многие за период спецоперации от нее устали (это я говорю про обычных людей). Например, вспомните начало боевых действий, когда многие следили за ходом событий. А сейчас никто и не смотрит, кто 200, кто 300.

Я верю, что ПТСР существует, я и сам проходил этот путь. Много кому придется столкнуться с этим, ведь гражданский и военный мир совершенно разные. Кто-то будет пить, кто-то, как в 1990-е, может обратиться к бандитизму. Но это неправильная тактика — нужно, наоборот, вливаться в социум, хоть сначала это и будет тяжело. Со всеми ребятами после СВО определенно надо будет работать: кому-то встряска понадобится, кого-то по головке надо будет гладить.

«Тот, кто орет, получает люлей по дороге»

Позывной Кедр, мобилизованный:

Я из города Колпашево Томской области, мобилизованный. Призван в сентябре 2022 года, попал на фронт в январе. Мне пришла повестка, приехал в воинскую часть для прохождения учебки. По специальности я танкист, наводчик-оператор. Получилось так, что по моей профессии всех уже набрали, а в медроте остались свободные места, и я попал в отделение эвакуации раненых. Медиком я был год, потом стал связистом.

Я сталкивался со многими тяжелыми ситуациями. Иногда бывало такое, что у машины эвакуации есть буквально несколько минут, чтобы забрать раненого, так как местность сильно обстреливается. К тому же машина не может подъехать заблаговременно. Одним словом, эвакуация на технике с появлением дронов сильно усложнилась.

После первой эвакуации пришел в себя только часа через два, когда человек уже уехал в госпиталь. Мы сидели и не могли вспомнить, что мы в целом делали. Как будто бы все действия выполнили на автомате. Стрессовая ситуация в целом помогает: очень быстро все делаешь, все само вспоминается. Чем выше ранг раненого бойца, тем больше волнение. Появляется страх, что можешь сделать что-то не так.

Бойцы реагируют по-разному. Кто-то плохо реагирует на чужую кровь, кто-то — на свою. Медики — довольно грубый народ. Помогают привести в чувство и мат, и пощечины. Невозможно тащить человека, который дергается и брыкается. Тот, кто орет, получает люлей по дороге.

Медику некогда отдыхать. После одной эвакуации он начинает вторую. Случалось такое, что не спишь по трое суток, все время эвакуируешь раненых.

У меня нет серьезных ранений, за все время повредил лишь левую ногу после удара дрона-камикадзе. Перемотал, осколки есть, но движению это не помешало. Моего напарника ранило серьезно четыре раза, но он и сейчас продолжает эвакуировать раненых.

Родные очень ждут и переживают. Скоро жена родит. Общаться с близкими порой бывает очень трудно, особенно такое было первые полгода. Многого они не понимают, и когда спрашивают, как дела, можешь только ответить, что хорошо. А на самом деле ты по локоть непонятно в чем, по колено в грязи. А у них там ничего не меняется, поэтому разговоры все короткие

Материал опубликован при помощи образовательно-просветительского проекта «Школа военкора». Проект реализован при поддержке Президентского фонда культурных инициатив.